Со своей стороны Максенс не переставала расхваливать Апсару:

— Она прямо восхитительна, эта малютка! Сама скромность и какой ум! Заметили вы эту гибкость? А этот рот! Это тело!

— Знаю, знаю!..

— Что? Что вы знаете, вы ничего не знаете!

— Прежде всего я знаю, что американки всегда очень тонко разбираются в женской красоте. И я знаю также, что вы заставите меня ревновать. Ведь если подумать хорошенько, то легко понять, что вы пожелали продлить ваше пребывание здесь лишь после знакомства с этим маленьким королем Гигантов. Будьте осторожны, я все расскажу вашему кузену адмиралу.

— Вы глупы, дорогой мой, положительно глупы!

И она погрозила мне пальцем с веселым смехом, всегда так очаровывавшим меня. Я, конечно, шутил. На самом же деле я был счастливейшим из смертных.

Последующие недели были для меня полны очарования. Каждое утро регулярно я работал. Максенс уходила гулять с Апсарой. Обе они любили всякие развалины. Завтракали мы втроем и всегда очень весело. Затем, после отдыха, когда становилось прохладнее, шли на прогулку. Господин Бененжак уже Две недели отсутствовал в деловой поездке где-то у Сиамской границы, но Монадельши каждый раз присоединялся к нам. Он гордо носил на своей полотняной куртке красную ленту с полосами зеленой и желтой, которую я ему выхлопотал. Ежедневно храмы и лес открывали нам все новые и новые чудеса. Кто не знает Ангкор-Вата, тот не знает, что такое восхищение. Поднявшись по трем большим лестницам, мы достигали наконец последнего этажа верхней галереи, возвышавшейся над синевой леса. Там вдоль стен стояли в ряд, в таинственном полумраке, буддийские и браманские идолы, золото и пурпур слезли с их скорбных лиц. Они, казалось, покачивались на своих подточенных червями ногах. Прислонив голову к кольчатым переплетам окон, мы видели над собой бесконечный океан зелени. О нашу каменную клетку бились большие одинокие птицы — цапли, ястребы, пеликаны. А в небе, где плыли облака, быстрыми стаями рассыпались изумрудные попугаи и ослепительно-белые цапли. У каждого из нас был свой любимый пейзаж. Моим был тот, что сверкает вокруг Ангкор-Вата. У Апсары — Байон, шиваитское святилище, где царствуют грозные лики божества, которому некогда была посвящена принцесса Манипурская. Максенс больше прельщали Прах-Кхан, Та-Прохм, Бантеан-Кден. Ради ее удовольствия мы ходили туда в сумерки. Над нашими головами резвились обезьяны, раскачивая, как колокола, огромные шапки орхидей. Иногда борзая миссис Вебб останавливалась, рыча, сгибая лапы у входа в один из этих мрачных тоннелей, где ветви еще дрожали от шагов крупного хищника — тигра или пантеры.

Через брешь в стене Та-Прохма мы вступали в колоссальную ограду, становясь восхищенными зрителями тысячелетней борьбы архитектуры с растительностью. Здесь небо исчезает совсем. Идешь в каком-то зеленом, как бы подводном царстве. Синеватые корни колоссальных деревьев, подобно щупальцам невиданных спрутов, держат в своих когтях в плену целые храмы. Влажное молчание смерти нарушается лишь треском приподнявшейся плиты или падением камня с карниза. Он был там, наверху, в течение двенадцати веков, верный своему месту, предназначенному ему архитектором, и вот теперь он лежит между терновником и мхом, у ног случайных путешественников.

— Уйдемте, — бормотал я, потрясенный чудовищным величием зрелища.

— Пойдемте к солнцу, пойдем к Барэю, туда, где река делает поворот, мне нужно кое-что проверить для моего доклада.

Ах, этот доклад! Как мои спутницы вышучивали меня! Я уже говорил тебе, что это была работа, затребованная дирекцией из Ханоя.

Группа памятников Ангкора снабжается водой из реки Сием-Реапа.

Вопрос заключался в том, чтобы узнать, не была ли эта река отведена с этой целью из своего первоначального русла основателями кхмерской столицы.

— Ну, как ваш знаменитый доклад? — спрашивала Максенс.

— Я его почти закончил, уверяю вас.

— Не видно что-то, чтобы вы много над ним работали, — сказала Апсара.

— А кто виноват, скажите, пожалуйста? — спросил я. — Вы думаете, так приятно проводить время за бумагами, когда около тебя…

— У, противный льстец! Как он умеет вывертываться. Они обе смеялись. Я тоже смеялся. Как они обе были очаровательны!

Самое неожиданное явление — это гром среди ясного неба.

Однажды, когда мы собирались на прогулку по направлению к Бантеан-Самре, бригадир явился на виллу с небольшим опозданием. Он принес телеграмму и передал ее мне.

— Что случилось? — спросила Максенс. — Надеюсь, ничего серьезного?

Я смотрел на них с озабоченным видом. Я заметил, что Апсара вдруг очень побледнела.

— Нет, ничего серьезного.

— Но все же?

— Прочтите сами. Главный резидент выражает желание поговорить со мною в Пномпене.

— Вам придется проделать триста километров туда и обратно. Однако он не церемонится. Не мог он разве сам приехать?

— Пожилой человек и с положением высшего резидента?! Если он меня вызывает в Пномпень, значит, это необходимо.

— Пусть будет так. Это ваше дело. Когда же вы думаете ехать и вернуться?

— Как можно скорее.

— Если господин хранитель хочет ехать завтра утром, — сказал Монадельши, — то автомобиль резидента будет к его услугам. Правда, он не очень-то элегантен, но зато вынослив и привык совершать это путешествие в один день. Сегодня у нас вторник. Вы сможете вернуться в пятницу вечером, господин Сен-Сорнен.

— Отлично.

— Вы можете протестовать, — сказала Максенс, — но я-то уж вас знаю! Вас что-то беспокоит?

— О, — сказал я, — вполне естественно. Мой доклад закончен — осталось лишь переписать его, а эта поездки задержит его отправку дня на три… А я ведь и так опоздал…

— Только-то? Ну, послушайтесь меня. У меня есть маленькая пишущая машинка. Дайте мне ваш черновик. Я его вам

перепишу. Приготовьте только конверт с адресом и препроводительное письмо. Я все отправлю. Сколько там страниц?

— Около двенадцати.

— Это для меня работа на полдня. Можете спокойно отправляться.

Я уехал на следующее утро очень рано. Монадельши проводил меня до Сием-Реапа. Он, добряк, заметил мой озабоченный вид и старался всячески развлечь меня. Но ему это так и не удалось. Признаюсь, я не ждал ничего хорошего от этого неожиданного вызова.

Расставаясь, мы крепко пожали друг другу руки.

— Монадельши, — сказал я, — позаботьтесь о них хорошенько, прошу вас.

Эта фраза, признаться, мало меня удовлетворяла, но произнести другую было невозможно, не рискуя возбудить его любопытство. Я отлично знал, что Максенс не грозила никакая опасность. Но Апсаре?!

IV

Главный резидент просил меня известить его телеграммой о дне и часе моего приезда в Пномпень. От Сием-Реапа к столице Камбоджи ведет только одна дорога. В Компонг-Томе, куда я прибыл около полудня, меня ждала приятная неожиданность.

Когда я проезжал по мосту, ведущему к деревне, автомобиль мой был остановлен аннамитским чиновником, поджидавшим его. Чиновник вручил мне телеграмму, желтый цвет которой указывал на ее официальный характер.

— А! — пробормотал я, прочитав ее. — Это уже лучше! Телеграмма была из Пномпеня. Главный резидент просил подождать его в Компонг-Томе, куда он рассчитывал приехать к восьми часам.

— Прекрасно! По крайней мере, я отдохну.

Я позавтракал без особого аппетита. В деревне была полнейшая тишина, все замерло под лучами немилосердного солнца. Возможно ли испытывать такую тоску в том самом месте, где всего лишь полтора месяца тому назад я был так счастлив! И по этому случаю я решил предпринять самое благоразумное — отправился в темную комнату и улегся. Там по потолку бегали две маленькие ящерицы, называемые колониальными жителями — маргуя. Я все время наблюдал за ними, боясь, что они свалятся мне на голову, и наконец уснул.